...обречённый на вечную горечь утраты и вечное счастье быть собой (М. и С. Дяченко)
было мне одиноко, невыносимо, и казалось, вокруг Нагасаки и Хиросима,
а тебе, наверно, ещё невыносимее было,
и мы цеплялись за то, что любили,
рычали, злились, тряслись.
мне казалось, что боль моя просто стыла, будто даже Чернобыль проходит мимо,
а тебе ведь ещё невыносимее было,
и мы, цепляясь за то, чем не жили,
всё падали - вверх и вниз...
мы бежали по крышам без огорчений, и казалось, что проживём без мучений,
только нам не хватило в виде звёзд тех печений,
и мы цеплялись за то развлеченье,
что нас уводило ввысь.
мне казалось, что боль не имеет значений, это просто атом взорван ничейный,
всё вокруг - лишь оправа для впечатленья,
а мука, пожалуй, слёзы ученья...
а совесть - чужой каприз.
было мне одиноко, безумно колко, и казалось, что колешь меня иголкой,
а тебе, наверное, не было ясного проку,
от меня, что держал тебя за руку без толку,
но ветер был так же чист,
как тогда, когда в сердце новогодняя ёлка разбивала мне мысли острой заколкой,
и никто не мог победить подколкой,
а чужие склоки, пересуды и толки
были просто как суперприз.
а мы бились об стенку, враз, головами, и казалось, иллюзия между нами,
бомбу кто-то взорвал, гоняясь за снами,
и мы бежали, как будто случайно,
вверх-вниз, по холмам вверх-вниз.
было мне очень горько, безумно горько, и казалось, она взорвётся, как только
ты меня отпустишь с того пригорка,
где от боли останется только долька,
мандариновый мой каприз...
было мне одиноко, невыносимо, и казалось, вокруг горит Хиросима,
а тебе, наверно, ещё невыносимее было,
и мы цеплялись, держались, любили...
и каждый жил за двоих.
а сегодня вроде бы нет мучений, даже нет особенных огорчений,
сидя в пепле старых приобретений,
утопая в пресности развлечений
я пишу штампованный стих.
а тебе, наверно, ещё невыносимее было,
и мы цеплялись за то, что любили,
рычали, злились, тряслись.
мне казалось, что боль моя просто стыла, будто даже Чернобыль проходит мимо,
а тебе ведь ещё невыносимее было,
и мы, цепляясь за то, чем не жили,
всё падали - вверх и вниз...
мы бежали по крышам без огорчений, и казалось, что проживём без мучений,
только нам не хватило в виде звёзд тех печений,
и мы цеплялись за то развлеченье,
что нас уводило ввысь.
мне казалось, что боль не имеет значений, это просто атом взорван ничейный,
всё вокруг - лишь оправа для впечатленья,
а мука, пожалуй, слёзы ученья...
а совесть - чужой каприз.
было мне одиноко, безумно колко, и казалось, что колешь меня иголкой,
а тебе, наверное, не было ясного проку,
от меня, что держал тебя за руку без толку,
но ветер был так же чист,
как тогда, когда в сердце новогодняя ёлка разбивала мне мысли острой заколкой,
и никто не мог победить подколкой,
а чужие склоки, пересуды и толки
были просто как суперприз.
а мы бились об стенку, враз, головами, и казалось, иллюзия между нами,
бомбу кто-то взорвал, гоняясь за снами,
и мы бежали, как будто случайно,
вверх-вниз, по холмам вверх-вниз.
было мне очень горько, безумно горько, и казалось, она взорвётся, как только
ты меня отпустишь с того пригорка,
где от боли останется только долька,
мандариновый мой каприз...
было мне одиноко, невыносимо, и казалось, вокруг горит Хиросима,
а тебе, наверно, ещё невыносимее было,
и мы цеплялись, держались, любили...
и каждый жил за двоих.
а сегодня вроде бы нет мучений, даже нет особенных огорчений,
сидя в пепле старых приобретений,
утопая в пресности развлечений
я пишу штампованный стих.